А стол им потом пришлось купить новый. Еще бы, Джаред и так не пушинка, а уж вместе с Дженсеном... (c)
...а мне вдруг написали чудесную вещь. То есть, не мне, а на буквы моего ника, но я как-бы чувствую причастность и волнение. И автор разрешила утащить драбблик к себе. Так что наслаждайтесь вместе со мной. Немного грустно...
Автор Tom Hanniger Спасибо!!!
UPD 20. На буквы p.a.p.a.v.e.r.o.p.i.u.m, для papaveropium
читать дальшеПраздничный кортеж перегородил подъезд к дому и половину улицы. Под скупым утренним солнцем лоснятся намытые, глянцевые бока автомобилей, ветер треплет цветы и ленты и позванивает колокольчиками на прикреплённых к капоту двух парах обручальных колец. Двойная свадьба. Назло всем. Назло каналу, долго не соглашавшемуся идти навстречу и корректировать график, назло фанатам и прессе, плодящим нелепые, похабные слухи об отношениях ведущих актёров, даже вопреки протестам Дэннил, не желающей видеть этого в самый светлый и радостный для себя день. Такой странный прощальный подарок друг другу – скреплённое штампом доказательство серости и обычности их дружбы. Два события, сдвинутые в одну точку времени и пространства – чтобы между первым и вторым не сквозило, не закралось случайно в сердце что-то стылое и сладкое, похожее на сожаление, на бессмысленное, сумасшедшее «а если бы»…
Атласный воротник немного замялся – и Джаред, загородив Дженсену дорогу, осторожно расправляет пальцами угольно-чёрную ткань. Дженсен консерватор, и так и не пожелал отступить от правил – остановился на классическом чёрном костюме с белой рубашкой, туфлях и галстуке в неброских тонах. Он выглядит старше своих тридцати двух, и Джареду немного неловко рядом – вчера казалось, что белый смокинг с розой в петлице это круто, а сегодня выглядит пошло и слишком вычурно даже для свадьбы. Впрочем, так было всегда. Из них двоих Дженсен всегда знал, как лучше, как правильно – наверное, именно поэтому Джаред тогда и… Ладно, слил, спасовал – пусть это называется так. В любом случае, не было похоже, что Дженсен ждал другого ответа. И почему-то всё равно…
«Подожди!» «Что, Джаред?» «Ничего… Разреши, я…» «Кончай лапать мой костюм, старик! Только что трескал чипсы – оставишь жирное пятно!»
А память ни к месту разматывает в душе какой-то клубок, тянет наружу нить, которая, оказывается, полна узлов: узлы-желания, узлы-ощущения, узлы-отголоски сна длиною в пять лет. Странно, столько времени уже прошло – через тысячи перелётов, поцелуев, фотовспышек, смытых с лица слоёв грима и отснятых дублей – должно бы было уже забыться. Но почему-то Сэм Винчестер по-прежнему в нём – тот Сэм, с которого всё начиналось: по-мальчишески эгоистичный и честный, бунтарь и упрямец… такой же солдат, как и Дин, потерявший счёт перекрестьям прицелов – линиям на ладони, лучам пентаграмм, теням от крестов на могилах и придорожных столбов. Конечно, если захотеть, все узлы прошлого можно развязать и разгладить, другая жизнь заставит забыть голос и черты лица, и молодой жене будет казаться, что клубок совсем новый – вот только если решит сплести что-нибудь своё, почувствует, что рвётся, и, приглядевшись, поймёт, что там, где были узлы, нить незаметно истёрлась и истлела…
Видимо, устав ждать, шофёр сигналит ещё раз – и собаки, крутящиеся и клацающие когтями в прихожей, отзываются радостным лаем. В праздничной суматохе Джареду некогда за ними следить, и, почувствовав свободу, они с утра уже облазили все диваны и кресла, растащили из ящика обувь и даже сунули нос в одну из сумок, которые Джаред собрал, чтобы завтра лететь с Женевьев в Ниццу.
Если бы беспорядок коснулся вещей Эклза, тот бы долго ворчал и заставил Падалеки убирать за лопоухими любимцами – но всё своё Дженсен упаковал и отправил в Лос-Анджелес неделю назад. Вчера все они вернулись: он сам, Дэннил и Женевьев – подумав, решили обойтись без Огайо и без Айдахо и жениться в Ванкувере, и Дженсен приехал к Джареду: «Дани и Жен тоже в одной гостинице. Это заметно сократит кортежу маршрут, согласись…» У него в сумке был только свадебный костюм, туалетная вода и зубная щётка – Джареду пришлось дать ему на вечер свою майку и линялые шорты. Утром в ванной, подняв их с пола, он вдруг понял, что они пахнут Дженсеном – и в глазах и желудке что-то дёрнулось и поплыло. Хотя поплыло там, скорее, оттого, что он зачем-то вчера смешал виски с шампанским… А ещё вчера нагрянула неожиданная мартовская оттепель, принесла с собой запах влажной земли, капель и глухое, необъяснимое беспокойство. Наверное, Джареду не стоило поддаваться и ставить в плеер подаренный когда-то диск – чтобы занять вечер, вспоминая лучшие серии и смешные моменты со съёмок первого сезона. Потому что на фоне того Дженсена стало видно, как сильно изменился этот. Было в нём теперь что-то не его, но всё равно прилипшее, впитавшееся откуда-то оттуда, странно вывернутое одиночество Дина, того, вечно старшего, который слишком устал тащить на себе всё в одиночку – после Ада и предательства Сэма. И весь вечер было как-то тесно и муторно, и только когда, спросив – не глядя в глаза и потирая переносицу: «А ты её любишь, старик?» – он услышал то, что ни разу не демонстрировалось ни на конах, ни на съёмочной площадке, тёплое и искреннее: «Да, люблю. Безумно», у него, наконец, немного отлегло от сердца.
Ранняя весна меняет настроение стремительно, как капризная дама – когда кортеж подъезжает к церкви, небо затягивает свинцовыми тучами, и начинается снег. Через дорогу несколько пьяных оборванцев, из тех, что вечно ждут милостыню у прихода, греются, подбрасывая в разожжённый в бочке костёр разбитые ящики и картонные коробки. Бумага, как обычно, горит с рыхлыми хлопьями чёрного пепла, ветер поднимает его и носит в воздухе – и Дэннил с Женевьев торопятся войти в церковь, пока маслянистые ошмётки не испачкали меховые манто и пышное кружево фаты и платьев.
«Остановись мгновение – ты прекрасно!» – слышится откуда-то из толпы громкий, требовательный голос. И Женевьев – пока ещё невеста, немного робкая и сияющая – подхватывает Джареда под руку, заставляя повернуться туда, где, присев на корточки, снимает их с разных ракурсов приглашённый фотограф. Рядом точно так же, обнявшись, стоят Дженсен и Дэннил. Шампанское с громким хлопком выстреливает пробкой, кто-то из гостей осыпает их с головы до ног лепестками цветов и ароматными конфетти, друзья окружают каждый свою пару, постепенно оттесняя их друг от друга – и Джаред почему-то запоздало вспоминает, что там, в прихожей с утра не щёлкнул их с Дженсеном даже на телефон…
Просто если честно, Джаред ненавидит того ублюдка, которого играет сейчас на пару с Пеллегрино – Сэма, сказавшего «да» и исчезнувшего, впустившего зло в своё тело и позволившего ему развязать войну. Дело не в том, что поменялась сюжетная линия, стала более угнетающей и религиозной, не в том, что приходится изображать жестокость и подлость, и бабка-полячка каждый раз при встрече выговаривает ему, что этим он портит себе карму… Просто очень трудно играть пустоту, когда в тебе самом по-прежнему привычно царапается Сэм, отчаянный и влюблённый, засевшая занозой часть того мира, где между ним и Дином были стены, километры, смерть и неотвеченные вызовы, но никогда не было тишины. У Марка Пеллегрино длинные, бесцветные ресницы и одутловатое лицо. Он шут и палач. По сути, это он сам – но Сэм ведь никогда не был таким. Джаред помнит, каким был Сэм – рыжим, небритым, сплошь состоящим из жара, запаха пива и острых углов, и чёлка липла ко лбу – он видел себя тогда в зеркале в гостиной, когда Дженсен, то ли пьяный, то ли валяющий дурака, вдруг среди ночи полез с вопросом: «Джа, а ты… чему-нибудь сопротивляешься внутри себя? Когда пропускаешь через себя… ну, всё это – то, что мы делаем для фансервиса… Когда думаешь, что мы… доверяем и…»
…И ничего. И ведь это не было предательством – то, что Джаред спросил в ответ: «Старик, ты же это не серьёзно, правда?» Дженсен даже не изменился в лице, отмахнулся и пошёл спать. Оба сделали вид, что забыли – в самом деле ведь, если не вытравишь это лёгкое «винчестерское» безумие, можно всерьёз тронуться рассудком. Там война, а здесь пробежки по утрам, толпы восторженных фанатов, две семьи, ждущие внуков… Только откуда-то с недавних пор пришло странное чувство, что здесь, как и там, рушатся вокруг города и континенты, и два брата всё сильнее корчатся в агонии, всё ближе подходят к той грани, за которой скажут «да» – и перестанут существовать, растворятся в тех, кто будет воевать за землю, которая им уже не нужна друг без друга…
Улыбнувшись, Джаред проводит кончиками пальцев Женевьев по щеке. «Джаред Тристан Падалеки, согласен ли ты…?» «Да!» И, наверное, это, действительно, конец истории их Дина и Сэма. Они стоят посреди церкви и смотрят мимо, не в глаза…
Михаил и Люцифер. Двери распахиваются – и ворвавшийся ветер вместе с мартовской прохладой заносит с улицы немного снега и пепла. Хлопья падают на каменный пол и остаются лежать – чёрными и белыми перьями из оборванных крыльев.
Автор Tom Hanniger Спасибо!!!
UPD 20. На буквы p.a.p.a.v.e.r.o.p.i.u.m, для papaveropium
читать дальшеПраздничный кортеж перегородил подъезд к дому и половину улицы. Под скупым утренним солнцем лоснятся намытые, глянцевые бока автомобилей, ветер треплет цветы и ленты и позванивает колокольчиками на прикреплённых к капоту двух парах обручальных колец. Двойная свадьба. Назло всем. Назло каналу, долго не соглашавшемуся идти навстречу и корректировать график, назло фанатам и прессе, плодящим нелепые, похабные слухи об отношениях ведущих актёров, даже вопреки протестам Дэннил, не желающей видеть этого в самый светлый и радостный для себя день. Такой странный прощальный подарок друг другу – скреплённое штампом доказательство серости и обычности их дружбы. Два события, сдвинутые в одну точку времени и пространства – чтобы между первым и вторым не сквозило, не закралось случайно в сердце что-то стылое и сладкое, похожее на сожаление, на бессмысленное, сумасшедшее «а если бы»…
Атласный воротник немного замялся – и Джаред, загородив Дженсену дорогу, осторожно расправляет пальцами угольно-чёрную ткань. Дженсен консерватор, и так и не пожелал отступить от правил – остановился на классическом чёрном костюме с белой рубашкой, туфлях и галстуке в неброских тонах. Он выглядит старше своих тридцати двух, и Джареду немного неловко рядом – вчера казалось, что белый смокинг с розой в петлице это круто, а сегодня выглядит пошло и слишком вычурно даже для свадьбы. Впрочем, так было всегда. Из них двоих Дженсен всегда знал, как лучше, как правильно – наверное, именно поэтому Джаред тогда и… Ладно, слил, спасовал – пусть это называется так. В любом случае, не было похоже, что Дженсен ждал другого ответа. И почему-то всё равно…
«Подожди!» «Что, Джаред?» «Ничего… Разреши, я…» «Кончай лапать мой костюм, старик! Только что трескал чипсы – оставишь жирное пятно!»
А память ни к месту разматывает в душе какой-то клубок, тянет наружу нить, которая, оказывается, полна узлов: узлы-желания, узлы-ощущения, узлы-отголоски сна длиною в пять лет. Странно, столько времени уже прошло – через тысячи перелётов, поцелуев, фотовспышек, смытых с лица слоёв грима и отснятых дублей – должно бы было уже забыться. Но почему-то Сэм Винчестер по-прежнему в нём – тот Сэм, с которого всё начиналось: по-мальчишески эгоистичный и честный, бунтарь и упрямец… такой же солдат, как и Дин, потерявший счёт перекрестьям прицелов – линиям на ладони, лучам пентаграмм, теням от крестов на могилах и придорожных столбов. Конечно, если захотеть, все узлы прошлого можно развязать и разгладить, другая жизнь заставит забыть голос и черты лица, и молодой жене будет казаться, что клубок совсем новый – вот только если решит сплести что-нибудь своё, почувствует, что рвётся, и, приглядевшись, поймёт, что там, где были узлы, нить незаметно истёрлась и истлела…
Видимо, устав ждать, шофёр сигналит ещё раз – и собаки, крутящиеся и клацающие когтями в прихожей, отзываются радостным лаем. В праздничной суматохе Джареду некогда за ними следить, и, почувствовав свободу, они с утра уже облазили все диваны и кресла, растащили из ящика обувь и даже сунули нос в одну из сумок, которые Джаред собрал, чтобы завтра лететь с Женевьев в Ниццу.
Если бы беспорядок коснулся вещей Эклза, тот бы долго ворчал и заставил Падалеки убирать за лопоухими любимцами – но всё своё Дженсен упаковал и отправил в Лос-Анджелес неделю назад. Вчера все они вернулись: он сам, Дэннил и Женевьев – подумав, решили обойтись без Огайо и без Айдахо и жениться в Ванкувере, и Дженсен приехал к Джареду: «Дани и Жен тоже в одной гостинице. Это заметно сократит кортежу маршрут, согласись…» У него в сумке был только свадебный костюм, туалетная вода и зубная щётка – Джареду пришлось дать ему на вечер свою майку и линялые шорты. Утром в ванной, подняв их с пола, он вдруг понял, что они пахнут Дженсеном – и в глазах и желудке что-то дёрнулось и поплыло. Хотя поплыло там, скорее, оттого, что он зачем-то вчера смешал виски с шампанским… А ещё вчера нагрянула неожиданная мартовская оттепель, принесла с собой запах влажной земли, капель и глухое, необъяснимое беспокойство. Наверное, Джареду не стоило поддаваться и ставить в плеер подаренный когда-то диск – чтобы занять вечер, вспоминая лучшие серии и смешные моменты со съёмок первого сезона. Потому что на фоне того Дженсена стало видно, как сильно изменился этот. Было в нём теперь что-то не его, но всё равно прилипшее, впитавшееся откуда-то оттуда, странно вывернутое одиночество Дина, того, вечно старшего, который слишком устал тащить на себе всё в одиночку – после Ада и предательства Сэма. И весь вечер было как-то тесно и муторно, и только когда, спросив – не глядя в глаза и потирая переносицу: «А ты её любишь, старик?» – он услышал то, что ни разу не демонстрировалось ни на конах, ни на съёмочной площадке, тёплое и искреннее: «Да, люблю. Безумно», у него, наконец, немного отлегло от сердца.
Ранняя весна меняет настроение стремительно, как капризная дама – когда кортеж подъезжает к церкви, небо затягивает свинцовыми тучами, и начинается снег. Через дорогу несколько пьяных оборванцев, из тех, что вечно ждут милостыню у прихода, греются, подбрасывая в разожжённый в бочке костёр разбитые ящики и картонные коробки. Бумага, как обычно, горит с рыхлыми хлопьями чёрного пепла, ветер поднимает его и носит в воздухе – и Дэннил с Женевьев торопятся войти в церковь, пока маслянистые ошмётки не испачкали меховые манто и пышное кружево фаты и платьев.
«Остановись мгновение – ты прекрасно!» – слышится откуда-то из толпы громкий, требовательный голос. И Женевьев – пока ещё невеста, немного робкая и сияющая – подхватывает Джареда под руку, заставляя повернуться туда, где, присев на корточки, снимает их с разных ракурсов приглашённый фотограф. Рядом точно так же, обнявшись, стоят Дженсен и Дэннил. Шампанское с громким хлопком выстреливает пробкой, кто-то из гостей осыпает их с головы до ног лепестками цветов и ароматными конфетти, друзья окружают каждый свою пару, постепенно оттесняя их друг от друга – и Джаред почему-то запоздало вспоминает, что там, в прихожей с утра не щёлкнул их с Дженсеном даже на телефон…
Просто если честно, Джаред ненавидит того ублюдка, которого играет сейчас на пару с Пеллегрино – Сэма, сказавшего «да» и исчезнувшего, впустившего зло в своё тело и позволившего ему развязать войну. Дело не в том, что поменялась сюжетная линия, стала более угнетающей и религиозной, не в том, что приходится изображать жестокость и подлость, и бабка-полячка каждый раз при встрече выговаривает ему, что этим он портит себе карму… Просто очень трудно играть пустоту, когда в тебе самом по-прежнему привычно царапается Сэм, отчаянный и влюблённый, засевшая занозой часть того мира, где между ним и Дином были стены, километры, смерть и неотвеченные вызовы, но никогда не было тишины. У Марка Пеллегрино длинные, бесцветные ресницы и одутловатое лицо. Он шут и палач. По сути, это он сам – но Сэм ведь никогда не был таким. Джаред помнит, каким был Сэм – рыжим, небритым, сплошь состоящим из жара, запаха пива и острых углов, и чёлка липла ко лбу – он видел себя тогда в зеркале в гостиной, когда Дженсен, то ли пьяный, то ли валяющий дурака, вдруг среди ночи полез с вопросом: «Джа, а ты… чему-нибудь сопротивляешься внутри себя? Когда пропускаешь через себя… ну, всё это – то, что мы делаем для фансервиса… Когда думаешь, что мы… доверяем и…»
…И ничего. И ведь это не было предательством – то, что Джаред спросил в ответ: «Старик, ты же это не серьёзно, правда?» Дженсен даже не изменился в лице, отмахнулся и пошёл спать. Оба сделали вид, что забыли – в самом деле ведь, если не вытравишь это лёгкое «винчестерское» безумие, можно всерьёз тронуться рассудком. Там война, а здесь пробежки по утрам, толпы восторженных фанатов, две семьи, ждущие внуков… Только откуда-то с недавних пор пришло странное чувство, что здесь, как и там, рушатся вокруг города и континенты, и два брата всё сильнее корчатся в агонии, всё ближе подходят к той грани, за которой скажут «да» – и перестанут существовать, растворятся в тех, кто будет воевать за землю, которая им уже не нужна друг без друга…
Улыбнувшись, Джаред проводит кончиками пальцев Женевьев по щеке. «Джаред Тристан Падалеки, согласен ли ты…?» «Да!» И, наверное, это, действительно, конец истории их Дина и Сэма. Они стоят посреди церкви и смотрят мимо, не в глаза…
Михаил и Люцифер. Двери распахиваются – и ворвавшийся ветер вместе с мартовской прохладой заносит с улицы немного снега и пепла. Хлопья падают на каменный пол и остаются лежать – чёрными и белыми перьями из оборванных крыльев.